Мисс Рузвельт выпрямилась в своем кресле.

– Мисс Бикман, насколько я вижу, между нашими взглядами и взглядами тех, кто желает стать членами нашего Общества – огромная пропасть. Чтобы избежать конфликта, который может нанести совершенно неоправданный ущерб нашим занятиям благотворительностью, я предлагаю этим леди создать свое собственное общество, отдельное от нашего.

– То есть вы отказываетесь принять меня в члены общества? – уточнила Альва.

– Вас, мисс Крэйн и всех остальных, кто предпочитает ваши методы. Все за?

– Кто-то должен поддержать ваше предложение, – заметила секретарь.

– Я поддерживаю, – сказала одна из девушек.

– Все за? – повторила Лидия, глядя Альве в глаза и поднимая руку.

Вставая, Альва тоже подняла руку.

– Поддерживаю целиком и полностью.

Следующим утром Альва, Армида, мисс Крэйн и младшие сестры Альвы прибыли в Благотворительный госпиталь на остров Блэкуэлла, ставший их первым пунктом в череде медицинских учреждений Нью-Йорка. Избегая только отделений, где лежали заключенные или люди с заразными заболеваниями, они смогли увидеть детей, которые потеряли руки, ноги, глаза. Детей, которые плакали из-за того, что больше не могут работать. Детей, которые безучастно смотрели на замызганные стены и ни на что не реагировали. Девушки поговорили с врачами и медсестрами о том, как помочь этим детям, и занесли все необходимое в список.

Вечером в салоне Дженни подводила итоги, пока Альва разливала вино по бокалам. Они ужасно устали от всего, что увидели за день, физически и морально.

Джулия призналась:

– Утром мне не хотелось никуда идти, но сейчас я рада, что не осталась дома. Мы ведь едва не попали в такое же положение. Я не говорю о болезнях – но мы могли стать такими же бедными! Если бы Альва не вышла за Уильяма…

– До того, как папочка нашел золото и начал строить гостиницы, мы жили в хижине на две комнаты и у нас не было даже водопровода. Мне тоже пришлось поработать – я выкапывала камни там, где в городе собирались класть тротуар.

Дженни выпила вино залпом и протянула бокал Альве за добавкой.

– Не волнуйся, следующий я выпью медленнее.

– Понятно, почему мисс Рузвельт и остальные придерживаются своего подхода, – заметила Армида.

– Да, это очевидно, – ответила Альва. – Завтра утром я составлю список фабрик, на которые нам надо заехать на следующей неделе.

Экономика страны была на подъеме, и два миллиона Уильяма быстро превратились в три. Став обладателем такого состояния, Уильям, который до смерти Командора имел в своем распоряжении только то, что называл жалованьем – по сути, карманные деньги, – совершил несколько актов благотворительности, которые газеты осветили вместе с деятельностью его брата, однако главным образом посвятил себя покупке новых вещей. Альва с восхищением наблюдала, как он заказывал новый хрусталь в Женеве, отправлялся в магазин Мэтью Рока и покупал там дюжину новых костюмов, три пальто, два плаща, шляпы всех фасонов, мягчайшие перчатки из лайки и пекари, многочисленные рубашки, а также запонки и пуговицы всех мастей. Он ездил к скорняку и возвращался домой с бобровыми накидками для ног, покрывалами из шиншиллы, шубой из лисы для себя, норковой пелериной и муфтой для Альвы и прелестным белым одеялом из кролика для будущего малыша. Вспомнив, что в одной из французских гостиниц он спал на невероятно гладком белье, Уильям попросил Альву узнать, где такое производят, и купить несколько наборов для их спален. Пока она наводила справки среди знакомых и писала хозяевам гостиниц, он провел большую часть февраля, разъезжая вместе со своим другом Оливером Белмонтом по конным заводам Юга, обещая вернуться к рождению ребенка. А если он купит лошадей, ему нужно будет также приобрести землю с охотничьими угодьями и, возможно, треком для скачек. Еще он подумывал о яхте. У него было очень много дел.

Однажды ночью Альва лежала в своей розово-полосатой спальне, сложив руки на возвышавшемся животе. Сон не шел, и она решила подсчитать, на что хватит трех миллионов долларов (и еще немного).

На содержание сестер: три сотни долларов в месяц – итого десять тысяч месяцев. Восемьсот тридцать три года. Конечно, все деньги им не отойдут. Но ведь и жить они будут не вечно.

Жалованье Мэри, которое она повысила до тринадцати долларов в неделю: больше двухсот тридцати тысяч недель (хотя, конечно, ей нужно будет повысить его еще раз до конца этого срока).

Один миллион пятьсот тысяч пар туфель (два доллара за пару) – новую пару можно надевать каждый день на протяжении четырех тысяч ста девяти лет. Хотя сейчас Альву туфли не особенно интересовали – ноги ужасно опухали, ходить, да что уж там, даже стоять не хотелось.

Она может купить совершенно любое платье, повозку, лошадь, птицу, собаку или жирафа – даже гиппопотама (хотя сама же и запретила их заводить).

Альва могла бы построить новые чистые и безопасные дома для молодых незамужних женщин. Больше заботиться о детях. Искать способы улучшить жизни тех, у кого не было мужа-миллионера. Ей очень хотелось это сделать.

Малыш, который растет внутри ее, ее будущее дитя, проведет всю свою жизнь в комфорте. Он или она не будет ни в чем нуждаться. Никогда не испытает чувства голода. Эта мысль Альву успокоила.

Вернувшись в постель, она стала думать о том, каким образом наследство может укрепить их положение в обществе. Лидия Рузвельт заявила, что Альве не удастся купить себе место в высшем обществе. Что ж, если в это общество входят Лидия Рузвельт и ей подобные, Альва и бесплатно не желает ему принадлежать. Разве что придется наблюдать, как ее родственники лишаются привилегий без какой-либо причины, исключительно по прихоти особ вроде Лидии Рузвельт и Кэролайн Астор, которым непременно нужно чувствовать свое превосходство.

Альве очень хотелось лишить вышеназванных особ сомнительного удовольствия – только ради одного этого стоило попытаться войти в их круг.

Второго марта Альве уже было не до общества. В своей розовой спальне она кричала от приступов мучительной боли – начались роды. Уильям поначалу ждал внизу, но потом, как ей сообщили, ретировался в клуб, чтобы дожидаться вестей в покое. Альва думала о смерти – своей, ребенка, а возможно, и обоих.

– Почему мне так больно? – взвыла она, ища ответа у доктора. Этот суровый человек в нарукавниках и тяжелом белом фартуке раздражал ее. Ей были отвратительны его волосатые уши, его патрицианский нос. Его глаза, похожие на бусины. На среднем пальце правой руки он носил крупный золотой перстень-печатку. – Я не уверена, что смогу это сделать.

– Миссис Вандербильт, женщины рожают детей испокон веков. Уверяю, с вами все будет в порядке.

– Женщины еще и умирают в родах испокон веков, – процедила она сквозь зубы, чувствуя, как ее захлестывает новая волна боли. – В чем смысл ста миллионов долларов, если они не могут избавить от боли.